Путы шествия
В маленький зеленый борт моей лодки толкаются теплые волны, трутся, поглаживают, покачивают. Голова ясная, как в первый день путешествия, знакомства с дорогой, отказа от привычного в пользу нового, но это ведь иллюзия: и лодка, и это путешествие, и эти все приключения, и эти все превращения, и голова моя темная-претемная, я лежу в постели, в мое темное окно светит сквозь листву фонарь, ветви раскачивает неспешный ветер, ветви растрачивают беспечный ветер, и тени в комнате раскачиваются, как низкие борта моей лодки, в которой я плыву уже который день, почти потеряв надежду, но по-прежнему всматриваясь, цепляясь глазом за любые неровности такого близкого горизонта. Моя история раскачивается, как маятник, рисует восьмерки на песке времени, тикает, бьет в колокола и вновь притворяется чем-то существенным, а меня заливает собственный смех, я отряхиваюсь и фыркаю от удовольствия, когда гляжу на эту пародию на захватывающее приключение, в которое изначально отправлялся. В темноте, среди спелых волн, мне трудно различить границы своего тела - я и лодка сливаются, я и я-лодка сливаются с морем, я баюкаю себя у себя на груди и сливаюсь с небом, в которое укутываюсь от холода ночи, в которое выдыхаю слова, в котором я проглядываю блеклым фонарем и сквозь корявые ветки-пальцы гляжу на себя, раскинувшего руки, в постели, в комнате, приклеенной к изнанке дома, который все тот же старый-добрый я, и мои ноги глубоко ушли в почву, в прошлое, когда я еще по кирпичику собирался, скреплялся цементным раствором, когда родители-строители шутливо шлепали меня мастерком, когда я выпустился, наконец, и гордо надел свою первую черепичную крышу, сливаясь и разливаясь, теряя свое, разламываясь на мы, он, когда, почему. Я вздрагиваю, потому что сон, и поворачиваюсь на менее горячий бок, потому что явь, и тонны вопросов выпадают с розового неба, а навстречу им вырастают те самые ответы, и вот сейчас все сойдется, и я пойму, зачем все это, зачем я отправился в это далекое путешествие, откуда эта лодка и море, и фонарь за окном, и почему бы мне просто не заварить себе кофе, поехать на работу, поговорить с директрором о своем проекте, но в лодке нет кофе — вот в чем проблема. Отправляясь в путешествие я забыл кофе дома. В жестяной банке, на столе, чтобы не лезь в шкаф, поближе к плите, чтобы поставить чашу и запустить в банку ложку, а потом с шипением налить кипяток в большую чашку — вот там все это осталось, там оно стоит, и без меня оно никому не нужно, все без меня теряет смысл, потому что смысл этого кофе - я. А для меня сейчас этот кофе — смысл, за который мне бы ухватиться, пришвартоваться бы к нему, ступить на его прочную твердь. Но его нет. Поэтому я лежу в темной лодке, которая лежит на темной воде, которая лежит на черном дне, которое вертится и несется со всеми нами куда-то в еще более черную тьму, преодолевая за каждый такт нашей пьесы немыслимые расстояния, возможно, в стремлении попасть в свой уютный утренний дом, с жестяной банкой простого незамысловато-растворимого кофе.
Кости пополудни
Легко протянуть нить от точки Б к точке А, в самую исходную сердцевину. Если же погрузить в воды забвения полные отчанья моменты душевных метаний, часы сосредоточенных блужданий, расплавить серебро внутренних исканий, золото цепочек событий, сюжет потеряет смысл, протяженность, насыщенность, погрязнет в мешанине рядовых случаев, трясине глупейших встреч, кутерьме пространных диалогов и все это в нелепейшем антураже живописных руин распадающегося сознания, старательно подобранных прилагательных, глаголов и заботливо подставленных предлогов.
Но если уже так произошло, то надо добраться до самого конца, чтобы, обойдя историю по кругу, попытаться поймать за хвост ее верткое начало. А начало конца было в полдень, в ту минуту, когда я поднял трубку с душистым табаком, и голос в трубке вежливо промолчал, хотя мог бы предупредить меня о том, что скоро я безответственно вступлю на тропу, с которой мне уже не сойти, как с этого места.
Но если так уже произошло, то почему бы мне не пройти этот путь снова, во всеоружии, в доброй компании оторопевших читателей, в надежде пройти все вехи, отпереть все двери заготовленными ключами, обойти все ловушки, спасти прекрасных дам и возглавить мужественных мужчин, дать отпор всякому злодеянию, будь то намеренному или случайному, сознательному или бессознательному, стороннему или собственному, а главное, - получить, наконец, ответ на вопрос: какой в этом всем смысл?
Но если уже так произошло, что вы, добрые друзья, расположены сегодня задать жару приспешникам зла и задаться благородной целью дочитать хотя бы до середины эту трогательную историю, то запаситесь платками, ибо события этой летописи способны вышибить непрошенную слезу на вашем суровом лице, платьем, ибо дорога предстоит дальняя, питьем, ибо жажда - первейший враг путешественника, а главное - терпением, ибо оно есть высшее достоинство добродетельного читателя, коими вы, я надеюсь, являетесь.
Теперь осталось притворить все калитки в прошлое, притвориться, что ничего не было, и, зажмурившись...
Окунуться. Ее глаза призывали обратить внимание на этот линованый лист, своей шершавой поверхностью нарушающий стеклянное совершенство стола. Заполнить, подписать, и все, ее я увижу только в самом конце эксперимента. Время к полудню, кости легли так, что у меня свободный день, и я готов за большие деньги, в располагающей домашней обстановке, под надзором прекраснейшего доктора Поднебесной и двух нелепых санитаров, испытать на себе всю силу фармацевтической промышленности.
Прекраснейший доктор Поднебесной снова возвела на меня свои темные томные очи, и я подписал, и я услышал шорох падающих на счет тонн аккуратно нарезаной бумаги, и я увидел, как оранжевая таблетка весело кувыркается, растворяясь в воде, и я взял этот стакан и залпом выпил, и я ощутил свежесть, и я осознал всю прелесть, и мне стало тепло, и мне стало жарко, и птицы в форточку пропели удивленное “тра-ля-ля”, и история началась.
